Какой смысл вкладываем мы в понятие "бого-словие"? Если это просто слова о Боге, то говорить их может любой человек, даже неверующий в Бога.

Вселенский Учитель святитель Григорий, именуемый Православной Церковью Богословом, предупреждает, что любомудрствовать о Боге, богословствовать можно не всем, не всегда, не перед всяким и не всего касаясь (1,т.1,с.386) [Цифры в скобках указывают номер источника по списку использованной литературы в конце статьи, номер тома и страницу или номер источника и страницу].

Не всем, а только тем, кто очистил ум, душу и тело от греха, ибо о святом следует говорить свято. Приближаться к Богу истинный богослов должен всей своей жизнью, своими делами (1,т.1,с.481), это есть необходимое приуготовление к созерцанию Божественных тайн и богословствованию. Причем очищение ума, сердца, души и тела святитель Григорий считает более важным, чем богословие: "Говорить о Боге — великое дело; но гораздо больше — очищать себя для Бога" (1,т.1,с.469).

Не всегда, но лишь когда внутри нас тишина, и ум наш не кружится по внешним предметам (1,т.1,с.391). Поэтому святитель Григорий запрещает "богословствовать непрестанно" (1,т.1,с.387). Об этом же пишет блаженный Диадох, епископ Фотикийский: "Когда душа гневом подвигается против страстей, ведать надлежит, что тогда время молчать, ибо то есть час брани. Когда же увидит кто, что это возмущение, молитвою ли или милостынею, улеглось, тогда пусть уступает влечению любви к изречению божественных словес, сдерживая однако же крылья ума узами смирения; ибо если кто не смирит себя крайне самоуничижением, то не может достойно разглагольствовать о величии Божием" (2,т.3,с.11). Свт. Диадох вносит важное уточнение, он увязывает воедино богословствование и смирение: богословствовать подобает из глубины смирения.

Не перед всяким, не перед тем, кто толкует о Боге наряду с прочими предметами, делая из этого забаву, желая поспорить и "отличиться тонкостию возражений" (1,т.1,с.386), но перед тем, кто "тщательно" ищет Бога и истину. Святитель, очевидно, исходит из сделанного св. апостолом Павлом различения и даже противопоставления мудрости человеческой, мірской, душевной и мудрости тайной, сокровенной, духовной: "Душевный человек не принимает того, что от Духа Божия, потому что он почитает это безумием; и не может разуметь, потому что о сем надобно судить духовно" (1Кор.2:14). Богословствовать подобает перед тем, кто имеет духовное расуждение.

Не обо всем, но лишь о том, что доступно для человека, храня положенную для нас Господом меру. Святоотеческое богословие — это богословие "опытное", основаннное на личном опыте Богообщения, Богопознания, Боговедения. Православные подвижники предостерегали от попыток богословствовать и желания поучать других в вещах, не испытанных, не проверенных в личном опыте. Такой "богослов", как пишет прп. Макарий Великий, "не стяжав себе слова Божия, а только припоминая и заимствуя слова из каждой книги Писания или пересказывая и преподавая, что выслушал у мужей духовных, увеселяет, повидимому, других, и другие услаждаются его словами; но как скоро окончит свою речь, каждое его слово возвращается в свое место, откуда взято, и сам он опять остается нагим и нищим, потому что не его собственность то духовное сокровище, из которого он предлагает, пользует и увеселяет других, и сам он первый не возвеселен и не обрадован Духом" (3,с.207-208). Не обо всем также потому, что необходимо учитывать "способность разумения" в слушателях, чтобы их не обременить и не "подавить грузом трудных учений" (1,т.1,с.391). Здесь святитель Григорий напоминает деление св. апостолом Павлом духовной пищи на молоко и твердую пищу: первое потребно для духовных младенцев, вторая — свойственна совершенным (Евр.4:12-14).

Архимандрит Софроний (Сахаров), сопостник и сомолитвенник прп. Силуана Афонского, в одной из бесед разделил богословие на три вида. Первое богословие — профессиональное (в других книгах о. Софроний называет его школьным, профессорским, академическим, научным, интеллектуальным); занятия таким богословием и его преподавание требуют от человека прежде всего богословских, философских, естественнонаучных знаний. В соединении с живой верой это богословие может дать благие результаты, но оно легко "вырождается" в отвлеченную теорию (см.6,с.79). "Вековой опыт академического богословия показал, — пишет о. Софроний, — что возможны случаи обладания обширной эрудицией в научном богословии при отсутствии живой веры, т.е. в действительности при полном неведении Бога" (4,с.191).

Этот вид богословия склонен опираться на "внешнюю" мудрость, о которой, ссылаясь на св. апостола Павла, говорит преподобный Симеон Новый Богослов. Есть мудрость Божественная и есть внешняя, от увлечения ей и предостерегает богословов прп. Симеон: "Всякий, мнящийся быть мудрым, потому что прошел все науки и сведущ во внешней мудрости, никогда не сподобится проникнуть в тайны Божии и увидеть их, если прежде не смирится и не сделается в чувствах сердца своего буим, вместе с самомнением отвергая и ученость" (2,т.5,с.30). Св. Отцы не отвергают ученость вообще, но отводят ей в богословии соответствующее место. Научное богословие пытается постичь и объяснить тайну бытия Божия и тайны міра невидимого с помощью разума. Первое искушение научного богословия — проверить Откровение рассудком, испытать Божественное человеческим разумом. Так родилась средневековая схоластика (см. 6, с. 80). Но рассудку положены свои пределы, поэтому там, где он чувствует свое бессилие, он попадает в сети второго искушения — восполнить воображением недостаток знания свышнего міра, нехватку личного духовного опыта. Фактически при таком богословии человек, по выражению о. Софрония, "творит Бога по образу своему и по подобию", образ не дается богослову свыше, а придумывается им (5,с.65). Но "ум воображающий — непригоден для богословия", — в другом месте пишет он (4,с.29).

Есть богословие как содержание молитвы. Самым ярким примером такого богословия о. Софроний считал Литургию свт. Василия Великого, особенно ее анафору. Это высокое богословие, выраженное в форме молитвы, произнесенное как молитва, вознесенное Богу как духовное приношение. Одной из особенностей святоотеческого богословия всегда была его обращенность к Богу, его высокая молитвенность. Богословие здесь — слово о Боге и слово к Богу в их единстве. Напомним знаменитые слова прп. Нила Синайского: "Если ты богослов, то будешь молиться истинно; и если ты истинно молишься, то ты богослов" (2,т.2,с.153) [В настоящее время ученые эти слова приписывают авве Евагрию (7,с.83)]. Сербский подвижник и богослов, архимандрит Иустин (Попович), называл такое богословие молитвенным и писал: "В богослужении повторяется все богочеловеческое домостроительство спасения. Все догматы, все истины Откровения=Предания выражены в молитве, преображены в молитвенные прошения (эпиклезу) — чтобы стяжать с неба благодать для их воплощения в жизни... Сердце всех молитв и служб, богослужения — Святая Литургия... Тут нет разделения между жизнью в вере и истинами веры: все одно, все богочеловеческое. Вера и богословие — также одно" (8,с.165) [В другом месте о. Иустин пишет: "Наисовершеннейшее богословие — в Святом Предании; Святое Предание — в святом богослужении" (8,с.164)].

Третья степень богословия — это богословие как состояние. "Примером такого богословия я считаю, — говорит о. Софроний, — Евангелие от Иоанна Богослова и Послания его... Подобно этому мы можем говорить о богословии как состоянии великого старца Силуана" [Цитируется по магнитофонной записи]. Быть богословом в этом случае значит "быть сораспятым со Христом, знать Его в тайниках сердца", это "богословие исповедничества, рожденного глубоким страхом Божиим в огне пламенного покаяния, вводящего в бытийную реальность явлением Нетварного Света" (6,с.78-79). Об этом богословии покаяния, "богословии креста" говорится в тропаре девятого часа: "Посреде двою разбойнику, мерило праведное обретеся крест Твой: овому убо низводиму во ад тяготою хуления: другому же легчащуся от прегрешений, к познанию богословия: Христе Боже, слава Тебе" (15,с.142). Постная Триодь также отмечает "богословие" покаявшегося разбойника. В трипеснце канона утрени в среду второй недели Великого Поста говорится: "Радуйся кресте, имже познася единым мгновением разбойнику богословецъ..." (13,с.166 об.) Благоразумный разбойник, как считает церковное сознание, первым вошел в рай, но согласно этому тропарю, своими словами, произнесенными на кресте, своим исповеданием Христа Господом он стал и одним из первых новозаветных богословов. В его предсмертном возгласе, обращенном к Спасителю, заключается основа всякого истинного богословия: покаяние, вера, жажда спасения и надежда на вечную жизнь в Царствии Небесном.

Это истинное и высшее богословие утверждается в Пятидесятницу. Сошествие Святого Духа на апостолов знаменует начало новозаветного богословия. На вечерне Пятидесятницы в третьей коленопреклоненной молитве говорится, что Господь, изливший на апостолов Своего Святого Духа в виде огненных языков пламени, тем самым показал — они суть "исповедники и проповедники истинного богословия" (14,с.253 об.). Апостольское служение, с одной стороны, является продолжением ветхозаветного пророческого служения, но особые дары Святого Духа (в том числе, дар глоссолалии), полученные апостолами открывают новое понимание богословия, новое отношение к нему, открывают само богословие. Сошествие Святого Духа, согласно церковному сознанию, означает также рождение новозаветной первохристанской Церкви. Итак, истинное богословие рождается вместе с Церковью, а точнее, — в самой Церкви. Поэтому богословие Истины — а Истина есть Христос, глава Церкви — предполагает воцерковленную жизнь богослова в Теле Христовом. Ибо Церковь есть "столп и утверждение истины" (1Тим.3:15).

Церковь вводит своего члена в боговедение, богообщение, без которых невозможно никакое слово о Боге. Именно в таком смысле употребляют понятие "богословие" Св. Отцы. Согласно свт. Григорию Богослову, богословие — это восхождение вместе с Моисеем на гору, это пребывание в облаке и беседа с Богом (1,т.1,с.392). Св. Дионисий Ареопагит называет это богословие "неизреченным и таинственным", оно "действует и утверждает (человека) в Боге ненаучимым тайноведением" (9,с.185). По утверждению прп. Марка Подвижника таинственное богословие делает ум "совершенно неотделимым от Бога" (2,т.1,с.382) или, как высказывается прп. Никита Стифат, истинный богослов "плавает в воздухе таинственного богословия", ум его "имеет в себе Солнце Правды, испускающее светлые лучи богословия", вместе со св. апостолом Павлом истинный богослов под действием глубочайшего смирения и сокрушения бывает восхищен "до третьего неба богословия" (2,т.5,с.69,95,110). Итак, по святоотеческому учению, богословие — это пребывание в Боге, это живая жизнь в Богообщении, это стояние в Церкви Христовой. Современный афонский подвижник, старец Паисий (+1994) говорил: "Богословие — это слово Бога, которое зачинается непорочными, смиренными и возрожденными духовно душами, а не красивые слова рассудка, которые создаются филологическим искусством и выражены в юридическом или мірском духе" (17,с.87).

"Никто из Святых, — утверждает о. Софроний, — не стал бы искать словесного выражения своего духовного опыта и навсегда пребыл бы в молчании, этом "таинстве будущего века", если бы не стояла перед ним задача — научить ближнего..." (5,с.82) Бог Сам по Своей милости открывается человеку. Бог Слово дает слово богослову. И Бог Слово дает слово всякому человеку в меру его готовности принять этот великий дар. "Глас таинственного Богословия" сам приходит к человеку и творит из него богослова. И тогда он, как пишет прп. Максим Исповедник, обращается к людям с речью, "бьющею из сердца, как из некоего источника" (2,т.3,с.198). Молчать в этом случае — значило бы идти против воли Божией.

Господь дает подвижнику не только то, что сказать, но и то, как сказать. Когда слово Божие рождается в душе, у человека нет возможности думать о красоте слога, о художественной отделке написанного (фактически это означало бы попытку переделать то, что дано Духом Святым). Как утверждают многие подвижники, "ни мало не вредит благоговейнейшему неученость в слововыражении" (2,т.1,с.388) [Отметим, что высказывание преподобного отца не направлено против знаний и учености. Перед этим св. Марк Подвижник пишет: "Уничижающий знание и хвалящийся неученостью не словом только есть невежда, но и разумом" (2,т.1,с.388)]. Слово рождается в единстве внутреннего содержания и внешнего выражения. Кроме того слово рождается не само по себе, а как речь — в тесной взаимосвязи с другими словами. Причем, эта взаимосвязь имеет более или менее явственно ощутимый ритмический характер. Так мы приходим к вопросу о соотношени богословия и поэзии.

Высокие образцы глубокого богословия и совершенной поэтической формы в их единстве дает нам Божественное Откровение Священного Писания. Псалтырь, "Песнь песней", пророческие книги уже несколько тысячелетий свидетельствуют об органическом единстве богословия и поэзии. Некоторые отрывки из Писаний апостола и евангелиста Иоанна или апостола Павла выглядят как маленькие богословские поэмы. И такие примеры легко умножить. Священное Писание дало непревзойденные до сих пор образцы богословской поэзии или поэтического богословия, осененные высокой и искренней покаянной или славословной молитвенностью. Они стали источником вдохновения и для церковных поэтов, и вообще для поэтов всех последующих времен.

В поэтической форме написано большинство православных церковных песнопений. Православные богослужебные тексты, вослед за Священным Писанием, дают образцы не только высочайшего богословия, но и совершеннейшей поэзии. Исключительно глубоко богословское содержание Октоиха, Постной и Цветной Триодей, месячных Миней, но их художественная ценность, как произведений церковной словесности, имеет также непреходящее значение [Русский читатель возможно не всегда может оценить собственно поэтические достоинства тропарей, кондаков, стихир и других богослужебных песнопеий, переведенных с греческого языка. Поэтические достоинства подлинника (начальные, внутренние и конечные рифмы, аллитерации и др.) в церковно-славянском переводе частично утеряны, поскольку переводчики совершенно справедливо не могли пожертвовать точностью богословского содержания ради передачи художественных особенностей и стилистических красот оригинала]. История церковной поэзии знает имена святых, богословский вклад которых в Православную Церковь неотделим от их поэтического вклада. Прп. Роман Сладкопевец, прп. Иоанн Дамаскин, прп. Косма Маюмский, прп. Иосиф Песнописец и многие-многие другие святые, — среди них не только преподобные, но и миряне, и благоверные цари, и святители, — своим боговдохновеным словом закрепили органичное единство богословия и поэзии.

Как ни удивительно, но Православие знает только трех Богословов, трех святых, которые получили от Церкви это высокое звание. Один апостол, один святитель, один преподобный. Причем именование их Богословами отодвинуло на задний план все остальные их подвиги и достоинства. Церковь выбрала и богослужебно закрепила за ними это уникальное, редкое и оттого особо почетное звание. Как бы новый чин святых!

Св. апостол Иоанн в церковном сознании прежде всего Богослов: Евангелист, автор Посланий и Откровения. Но его апостольский подвиг разве менее значителен, важен для Церкви? И почему именно апостол Иоанн, а не Евангелист и автор Деяний Лука или не богодухновенный апостол Павел?

Свт. Григорий нес святительский подвиг в труднейшие времена и в труднейших условиях, но Церковью он прославляется прежде всего как Богослов. Почему же именно свт. Григорий, а не его друг и сподвижник, составитель Божественной Литургии, Василий Великий или "отец Православия" Афанасий Великий, в течение нескольких десятилетий богословски и жизненно и едва ли не в одиночку стоявший против арианства?

Прп. Симеон Новый Богослов — великий подвижник и наставник монашествующих, но и он остался в соборном церковном сознании прежде всего Богословом. Почему же именно прп. Симеон, а не св. Дионисий Ареопагит, которого Св. Отцы называли "великим", "божественным" и также "богословом"? Почему не прп. Иоанн Дамаскин, создатель первого свода богословских знаний в Православии и составитель Октоиха или прп. Максим Исповедник, богословски и так же, как свт. Афанасий, жизненно отстаивавший Православие во времена монофелитской ереси? [Напомним, что в истории Церкви были и другие святые, которым современники присваивали звание Богословов, но оно не удержалось за ними в веках. Назовем только ученика свт. Григория Богослова прп. Исихия Иерусалимского, который в девятой песне канона всем преподобным (сырная суббота) прп Феодора Студита называется другим Богословом (после свт. Григория, как можно полагать)].

Что объединяет трех великих Богословов Православия? На этот вопрос можно дать несколько верных дополняющих один другой ответов. Мы же хотели бы подчеркнуть лишь взаимосвязь писаний трех Богословов с поэзией. Пролог четвертого Евангелия и некоторые его главы дышат высокой истинной поэзией. В стихотворную форму облекали отдельные свои произведения свт. Григорий и прп. Симеон Новый Богослов. Святитель Григорий, предваряя обвинения в человекоугодии и искании славы, за то, что он обратился в своем богословии к стихотворной форме, выдвигал четыре причины, по которым он выбрал "мерную речь". Во-первых, поэтическая форма (речь идет о знаменитых двустишиях святителя) напоминает о мере и не дает "писать много". Во-вторых, она позволяет "горечь заповедей подсластить искусством". В-третьих, хотя красота христианства в умозрении, а не в слове, поэтическая форма не дает чужим (не христианским авторам, противникам христианства, еретикам) получить "преимущество в слове". В-четвертых, она давала отраду изнуряемому болезнью автору (см.1,т.2,с.408-409). Для святителя Григория "красное слово" не имеет самостоятельной ценности: когда доброе содержание стихотворения со временем укрепится в душе, "красное слово" можно будет отнять как подпорку свода (там же, с.410).

Здесь можно вспомнить также какую неоценимую роль сыграла поэзия в борьбе с ересями и лжеучениями. Начиная с середины II века на Востоке была распространено гностическое учение Вардесана. "Чтобы привлечь к себе народ, он излагал свое учение в поэтической форме; написанные увлекательным языком по изобретенным самим Вардесаном размерам песни его... распространили его учение даже за пределы Месопотамии и надолго укоренили его заблуждения". Против учения Вардесана выступил прп. Ефрем Сирин: "...Для привлечения заблуждающихся к истине, Ефрем видел нужду облечь ее в те же приятные формы, какими прикрывалось заблуждение. Поборнику истины не трудно было усвоить простую метрику стиха Вардесанова... Остальное довершит сила истины и дух благодати, изливавшийся во всех словах святого поэта... Оружие, избранное Ефремом для поражения ересей гностических оказалось верно. Народ с жадностью внимал песнопениям св. отшельника и забывал песни Вардесана. Потому Ефрем употребил то же оружие и против новых лжеучений, распространившихся в IV столетии" (см. 8, т.1, с.21-31).

Бесспорные художественные достоинства имеет "Лествица" прп. Иоанна Лествичника, а отдельные отрывки дышат истинной поэзией. Приведем только один пример: маленький гимн любви из последней тридцатой ступени-главы, посвященной этой царице добродетелей.

Особыми поэтическими достоинствами выделяются писания прп. Симеона Метафраста. Некоторые его молитвы соединили в себе и высокое богословие, и молитвенный дух, и поэзию. Приведем несколько начальных строк из молитвы перед Святым Причастием.

Православные защитники Истины подняли богословие на уровень богодухновеного поэтического творчества, а поэзии указали ее призвание и истинное предназначение — в порыве вдохновения свыше стать богословием. Ибо все от Бога: и вдохновение, и мысли, и слова, и ритм, и форма. Все от Него, и все к Нему. Если же не так, то поэзия не исполняет своего истинного свышнего призвания. Поэзия не только не чужда богословию, но именно в богословии она и обретает себя. Опыт пребывания в Боге ищет себе выражения в слове, опыт же этого "таинственного богословия" так головокружительно высок, что облечь его безупречно в человеческое слово невозможно. Поэзия помогает выразить этот запредельный опыт. Читателю же поэзия споспешествует если не подняться на недосягаемую высоту неизреченного Боговедения, то хотя бы приобщиться к непостижимой тайне Триединого Бога, прикоснуться к тайне совпадения высоты и глубины.

В русской литературе постоянно, начиная с XVII века, но особенно часто в XVIII веке, делались попытки стихотворного переложения псалмов. Достаточно назвать имена Симеона Полоцкого, Сумарокова, Тредиаковского, Ломоносова, Державина. Русские поэты стремились подчеркнуть художественные, поэтические достоинства Псалтыри. Справедливости ради следует сказать, что даже самые лучшие и самые точные поэтические переложения псалмов страдают одним важнейшим недостатком: в них поэзия преобладает над богословием, стремление к совершенству художественной формы невольно подавляет молитвенный дух. Невозможно себе представить, чтобы человек, становясь на молитву, взял в руки стихотворение Ломоносова или Державина, а не церковно-славянский перевод Псалтыри, который дышит и поэзией, и молитвой, и богословием. И эти три составляющие в Священном Писании находятся в точном равновесии, соблюдена мера в их соотношении. Передача художественных достоинств оригинала не служит самоцелью, она подчинена выражению молитвенного духа Псалтыри.

В XIX веке имеется классический случай обращения поэта к церковной словесности. Мы имеем в виду поэтическое переложение великопостной молитвы прп. Ефрема Сирина Пушкиным, она составляет вторую часть стихотворения "Отцы пустынники и жены непорочны".

Имеются свидетельства, что это переложение Пушкина в XIX веке с наступлением Великого поста читали на домашней молитве дети (вероятно, потому, что детям легче запомнить рифмованный поэтический текст). Это стихотворное переложение очень близко к оригиналу и обладает бесспорными поэтическими достоинствами. Однако, и здесь, как нам кажется, поэзия торжествует над молитвенностью, и если дети могут читать это переложение как молитву, то взрослые предпочтут канонический перевод.

Мы уверены, что прп. Силуан, по глубочайшему смирению, свои духовные писания не считал богословием или поэзией в обычном, привычном смысле этого слова. Однако, в его лице мы имеем великого Богослова и Поэта. "Часто слово его, — писал Старец Софроний, — по образу своему походит на псалмы, и это естественно, потому что исходило оно из непрестанной молитвы". В другом месте о. Софроний отмечает: "Удивительно, что в самых серьезных органах в отделе литературной критики глава "Плач Адама" отмечена как художественное произведение высокого достоинства. Один из критиков выразился даже так, что отныне немыслима антология русской литературы без этого произведения, то есть "Плача Адама" Старца".

Божественное вдохновение прп. Силуан черпал в любви: в своей жертвенной любви к Богу, в любви к ближним и врагам и в слезной молитве за них, наконец, в благодарности Богу, за Его бесконечную любовь к человеку. Он писал: